Аппарация значимого

Аппарация значимого¹

Мы в Инетах тут и там, сидя тихо по домам, а преумные новостные ленты все разносят по умам. С этого ныне модно начинать все – от дня рождения до революции.  Рано или поздно, но мы замечаем новость: САМ приехал к НАМ. То есть, как? – спрашиваем мы – правда, ОТТУДА – СЮДА? Вывернутый наоборот волшебный опыт мартынчиковского мальчика, с воодушевлением провожающего поезда в  прекрасное не-здесь и почти не обращающий внимания на приехавших в скучное тут. Теперь это тут посетят. САМ посетит.

САМ  - самый амбициозный мыслитель. Ведь если не самый – то чего его ждать. Пусть он едет не к нам, в столицу, а хотя бы в Пермь. А если не амбициозный  - так и не мыслитель вовсе. Ведь у нас с малых ногтей  учат – если ты простой парень, амбиций не имеющий и свитер с оленями носящий, то и нечего с тобой кофе пить. Словом, все знают. Но никто не волнуется. Это стыдно волноваться и даже хотеть пойти чуть-чуть,  - а стыдно. Лучше даже заболеть или, например, экзамен в этот день сдавать, чтобы потом всем можно было жаловаться: хотел, старик, да не вышло. Ведь все мы САМого читали по -заграничному, знаем лучше, чем он сам себя знает. Все его ошибки и неправильные перспективы на зубок, и даже в пьяном виде при выключенном счетчике продекламировать можем, похрустывая скушенной на закуску лампочкой Ильича, - ведь мы новых ощущений ищем, интересных.  Если не выйдет не пойти,  - можно всегда отмолчаться: я, мол, Эдмунда Гуссерля читал. А еще лучше – Псевдо-Дионисия. Не всякую современную дрянь слушал.  А если  не читал или не хочет в этом сознаться, то лучше запастись цинизмом каким, чтобы точно не приняли за дурака: был на арт-хаузе в «Мире искусства», кушал в Макдональдсе или, на худой конец, – сидел в «Бурлеске». Если все же идем, как-то между делом: после экзамена или перед баром. Думаем настойчиво о непрочитанных комиксах и мокрых ботинках – так оно пофилософствее этого вашего САМого будет. И пореволюционнее. По приходе, ожидая лектора, ищем глазами знакомых. Тут противоречие: и хотим найти, чтобы одним дураком, фетишистом, идолопоклонником не быть, и не хотим – засекут, засмеют. Встречаясь взглядом, чувствуем взаимную неловкость. Есть, правда, серьезные люди, они тебе кивают важно: мол, правильно, что пришел, может, в последний раз такое откровение слышим. Кого же мы видим?

САМ. Лектор. Комета над домом нашим. Очень милый человек. Харизматичная речь  его обращаена к народу недалекому, хотя и симпатичному. Говорит он ровно, и, даже увлекаясь, остается в рамках всего того, что вы от него ожидаете. Никто не рискует зазором между своим явлением и своей славой, - ведь туда может скользнуть новое, что своим драконьим хвостом опрокинет какие-то из старых карточных домиков, выстроенных САМим в юности. Каков был бы конфуз приехать к дикарям и там сказать: то, за что вы меня любите и почитаете, - чушь собачья. Он приехал, чтобы получить баллы научной активности, что напрямую связанно с уровнем его зарплаты в родном университете, а также посмотреть чужую страну, которую он так хорошо знает по фильмам эпохи холодной войны.

Рядом с ним – свита. Пара заграничных дам, во все глаза рассматривающих публику и строящих планы на вечер; переводчик, настоящая Храбрая Сердцем, готовая представить свой труд на суд сварливой толпе интеллектуалов; бритый спокойный человек лет сорока с ровным взглядом и уверенными движениями;  и маленький, пожилой человек в больших тяжелых очках на покрытом морщинами лице, с парой больших родинок на висках и в аккуратной, но поношенной одежде. Они тут по долгу службы.

В зале – легион. Среди них явно заметны:

Мужчина средних лет в рабочем комбинезоне и вязаной шапочке, с дредами и бородкой. Он не имеет отношения к академической философии, но сам кое-что читал: Лао-цзы, Конфуций, Сенека, Ницше, Достоевский, Кафка, Камю, сборники  афоризмов, Стругацкие. Вследствие этого уверен в некоторых мыслях, пришедших ему на ум случайно или из обобщения жизненного опыта. Он пришел послушать равного себе, другого, заграничного философа чтобы проверить, в чем современные академики не правы.

Девушка в нарочито мятой мужской одежде, как ей кажется, стильной, с волосами, подстриженными под каре и покрашенными хной, в огромных винтажных очках , почти как у дедушки из свиты. У ее блокнот Moleskine – потому что такой же был у Хемингуэя и Пикассо. Там  - ее умные мысли о самосознании, громкие фразы разных ловких людей, карандашные рисуночки. В толпу она попала случайно, узнав на арт-сайте что-то про приезжающую знаменитость, великого философа наших дней, и наскоро прочла пару его книг, взятых у бойфренда с прической под Элвиса.

Юноша лет двадцати с тонкой, длинной шеей, на которой болтается лохматая, явно недавно стриженая голова, с высокими скулами и сощуренными глазами. Делает резкие, смешные движения головой, откидывая несуществующую, но, видно, доселе долго пребывавшую в пользовании челку. Иногда что-то коротко набирает на стареньком мобильнике, раскачиваясь в людском лесу сосенкой. Или записывает  в небольшой, кожзаменителем обтянутый блокнот. Смотрит как-то пьяно, нервно, то на САМого, то на зрителей. Он читал кое-что и пришел, чтобы отметиться: да, был, видел лично, сам задал ЕМУ вопрос, прочувствовал, проникся таким-то и таким-то настроением от вкуса его мыслей, теперь лучше, ближе понимаю некоторые тексты.

Рядом с ними спокойный мужчина, лысеющий в стремлении к акме.  С глубоко посаженными глазами и  аккуратной бородкой. Это преподаватель философского факультета, уже немного уставший от множества своих проектов, дел, постоянного чтения и размышлений, закоснелости большей части своих старших коллег по цеху, понявший многое из уроков современной теории и ничего нового не ожидающий. Он пришел сюда как социолог, посмотреть, кто из его студентов и друзей отважится слиться с мейнстримом. САМим он, как правило, интересуется мало – мнение составлено уже несколько лет назад, изменений не предвидится.

Дама бальзаковского возраста, пухлая, прическа пучком. Всем своим видом показывает баснословное духовное богатство и широкую эрудицию. Знает названия основных философских произведений на языке оригинала, что очень любит показать. Носит дорогие очки и пользуется продукцией Apple. Сварлива, испытывает проблемы с быстрым принятием решений и редко кого хвалит: если человек только не может похвастать двадцатилетним  стажем посещения центральных библиотек, музеев и театров. В глазах видны страдания, а на небольших усиках – желтые следы курения. Она пришла сюда, чтобы лично прикоснуться к культуре (ее любимое слово).

Молодой человек с волосами до плеч. С тонкими дужками и небольшими диоптриями очки, которые он ни за что не променяет на линзы. Ножки и  ручки, почти лишенные мускулов. Хитро смотрит на САМого, не отвлекаясь на аудиторию. Этот парень уже выбрал свою дорогу в философии и указательными знаками этой своей трассы готов мерить все другие. Кто не следует им – либо сознательные фашисты (универсальное обозначение всех врагов), либо паразиты на его пути, то есть, в конечном счете, тоже фашисты. И сам он фашист, и знает это, но лечится, старается. Цель прихода ясна – понять, в чем фашизм САМого.

Молодой человек с наушниками на  шее, ринофимой на носу,  косой челкой до губ, которую он постоянно убирает за уши. Этот читал о САМом ВСЕ и носит футболку с ЕГО именем. Пришел сюда задать богохульный, каверзный вопрос, чтобы САМ понял: есть равные ЕМУ, есть понявшие ЕГО.

Все заканчивается внезапно - как и ожидалось. Собственно, внезапность в наших сериальных днях – это фигура умолчания самого интересного. Мы выходим из аудитории, оставляя там лектора собирать листочки в папочку, и направляемся к любимому приуниверситетскому кафе, чтобы отметить завершение еще одной аппарации на нашем небосклоне.

¹ Аппарация – англ. apparition, астрономический термин, обозначающий появление кометы в зоне видимости. Также является обозначением способа перемещения магов в мире «Гарри Поттера». Русскоязычным  читателем по таинственным переводческим причинам известен под названием «трансгрессия».

Текст: Логинов Евгений
Иллюстрации: Иван Фомин