Писать о простых вещах сложнее всего. Тем более,
когда пишешь о таком динамическом явлении, как смех. Ситуация еще усложняется
тем, что я хочу рассмотреть смех через призму православного вероучения.
У многих сложилось представление о Православии
как об обрядоверии и угрюмой системе запретов, отрицающих простые житейские
радости, в том числе и смех. Если мы обратимся к Евангелию, то увидим там
следующее: «Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете» (Лк. 6:25).
Значит ли это, что обвинители правы?
Даже при беглом взгляде видно, что смех связан со
множеством понятий: радость, веселье, юмор, и при разговоре о нем их нельзя
обойти, поэтому для начала давайте попробуем различить их. Если смех есть
определенная реакция организма на комичное и некоторые внешние раздражители
(щекотку), то радость — это состояние души, а веселье — это проявление радости
вовне, ее апогей. Юмор же, в свою очередь, делится на множество видов в
зависимости от степени отрешенности.
Наиболее распространено представление о смехе
как о разрядке, вызванной несоответствием ожидаемого реальному. Например, Кант
определял смех как аффект, являющийся следствием превращения некоторого
напряженного ожидания в ничто. Аверинцев в статье «Бахтин, смех, христианская
культура» вслед за Бахтиным говорит о смехе как о переходе от некоторой
несвободы к некоторой свободе, моменте освобождения. Исходя из этого, Аверинцев
обосновывает древнее предание, восходящее к свт. Иоанну Златоусту, гласящее,
что Христос не смеялся. Действительно, освобождение нужно тому, кто еще
несвободен, Богочеловек же обладает всей полнотой свободы изначально и может ее
только ограничивать по своей воле, что и происходит в акте воплощения. В
отношении же человека Святые Отцы придерживались принципа «золотой середины»,
который у них получил называние «царского пути». Так, свт. Иоанн Златоуст
говорит, что «не смех — зло, но зло то, когда он бывает без меры, когда он
неуместен».
В этом же русле находится и одна история,
связанная с основателем монашества преп. Антонием Великим: «Некто, ловя в
пустыне диких зверей, увидал, что авва Антоний шутливо обращается с братиями, и
соблазнился. Старец, желая уверить его, что иногда бывает нужно давать
послабление братиям, говорит ему: "Положи стрелу на лук свой и натяни его".
Он сделал так. Старец опять говорит ему: "Еще натяни". Тот еще натянул.
Старец опять говорит: "Еще тяни". Ловец отвечает ему: "Если я
сверх меры буду натягивать, то переломится лук". Тогда авва Антоний
говорит ему: "Так и в деле Божием, — если мы сверх меры будем налегать на
братий, то от приражения они скоро сокрушатся. Посему необходимо иногда давать
хотя некоторое послабление братии". Выслушав это, ловец был сильно тронут,
и, получив великую пользу, ушел от старца. И братия, утвердившись, возвратились
в свое место».
Однако в смехе и сопутствующим ему явлениях, как
и во всем человеке, кроется некоторая двусмысленность, на которой и
сосредотачивается христианская антропология. Смех может обезвреживать
предрассудки и сохранять суверенитет правды (этот аспект смеха абсолютизировал
Бахтин), но он может и уничтожать, быть радующемся злу, злорадным (Аверинцев в
упомянутой выше статье как раз упоминает о нем, полемизируя с Бахтиным). Не
всякий смех приемлем, равно как и не всякая скорбь губительна: «Ибо печаль ради
Бога производит неизменное покаяние ко спасению, а печаль мирская производит
смерть» (2Кор. 7:10). Гордость и есть демаркационная линия между «мирским» и
«небесным», равно как она есть матерь всех грехов. В соответствии с этими
мотивами (самолюбие/смирение), определяется и характер человеческой
деятельности.
В заключение хочу привести емкую историю,
которая мне кажется образцом христианского юмора — укорененного в традиции,
смиряющего и освобождающего: «Однажды к архим. Иоанну Крестьянкину пришла
женщина и стала жаловаться, что какая-то другая паломница все хочет ее
околдовать. Он слушал-слушал, да и говорит: "Я 70 лет живу на свете, и ни
одного плохого человека, кроме себя самого, не встречал, а ты мне про колдуний
говоришь"».
Комментариев нет:
Отправить комментарий