Единственная Академия

Около 387 года до н.э. Аристокл Афинский по прозвищу Платон возвращается в родной город из довольно долгого и не очень приятного путешествия на Сицилию. По возвращении он покупает участок земли с садом неподалеку от рощи, посвященной герою Гекадему, он же Академ.[1]
Здесь, где-то между расположенным в этой роще гимнасием и новым владением Платона уже через два десятка лет лет мы – вполне-таки вдруг и неожиданно – найдем первую в истории европейской цивилизации философскую школу и начало начал всех философских сообществ – Академию.[2] Еще два десятилетия спустя (в 347 году, если точнее) почившего Платона сменит на посту схоларха – главы Академии – его племянник и один из самых давних последователей – Спевсипп. Со смертью Спевсиппа  в 339 руководство Академией перейдет – что характерно, в отличие от прошлого раза, в результате голосования ее членов – к Ксенократу Халкедонскому, который окажется последним схолархом, учившимся непосредственно у самого Платона. С его смертью в 314 году руководство перенимает его ученик Полемон, а история Древнейшей Академии потихоньку – пока на протяжении сорока лет его руководства отмирают еще знавшие самого Платона академики – заканчивается.

Ну да вернемся к самому началу: итак, в окрестности 387-го года Платон покупает участок земли где-то около рощи Гекадема. Неизвестно: насколько велик был этот участок, где именно находился, сколько стоил, и как Платон изыскал на него средства – остросюжетному рассказу о том, как эгинцы торговали Платоном на невольничьем рынке мы едва ли можем доверять, скорее уж деньгами философа снабдил его сицилийский товарищ Дион Сиракузский. Далее, мы не знаем, приобретал ли Платон землю именно для того, чему она послужила в дальнейшем – было ли это с самого начала предприятие по созданию философской школы? Нам неизвестен юридический статус сообщества, которое постепенно сложилось вокруг Платона в Академию (есть предположение, что Платон организовал ее как религиозный союз, но оно опирается скорее на авторитет высказавших его людей, чем на серьезные факты), и неизвестно, насколько постепенно оно складывалось. Мы понятия не имеем, когда именно это сообщество приобрело характерные черты своей организации (о которых, надо сказать, мы также знаем примерно нисколько), нам, собственно, неизвестно даже, что именно следует в строгом географическом смысле называть платоновской Академией – тот загадочный участок земли, где располагался выкупленный Платоном сад и где, возможно, проживал сам Платон вместе с некоторыми из своих учеников, или гимнасий в роще Гекадема, в прогулках по которому, сопровождавшихся разного градуса философичности беседами, протекала большая часть жизни школы?

О, мы не знаем так много, что порой хочется грубо и немилостиво приложиться кулаком по столу, и, объявив, что раз уж мы знаем о Древней Академии приблизительно ничего, то уж лучше мы вовсе о ней не будем больше говорить, уйти испытывать свое любопытство в сферу, где проблемы лежат хотя бы не в плоскости тотального информационного голодания. Но, хотя всякий рассказ о Древней Академии действительно по необходимости несколько напоминает разговор с Хармсом об одном рыжем человеке, мы все-таки способны выработать для нашей истории финал посолиднее. Ибо есть вещи, которые мы знаем совершенно точно.

Мы отлично знаем, что Академия – первая философская школа античности в собственном смысле. И мы знаем, что, как правило, у каждого из нас есть склонность совершенно не понять, что это значит.

Нет, я вовсе не парю на струе восторга и не имею в виду, что кто-то, допустим, упускает самую суть и вселенский масштаб явления Первой Философской. Я говорю не более сказанного: словосочетание «философская школа» воспринимается нами как нечто разумеющееся, тогда как дальновиднее было бы поднаморщить лбы и продумать его. Философская школа – это, собственно, значит – что?

Вероятно, следующее: Платон учил – кого-то, чему-то. Ну, это-то, пожалуй, правда, но ведь здесь обычно в голову пробираются коварные иллюстрации: в лекционной, допустим, аудитории, отчасти принимающей ради соответствия историческому моменту величавые черты амфитеатра, Платон напоминает, на чем класс остановился в прошлый раз, объявляет тему нынешнего занятия и приступает к обстоятельному изложению материала для наглядности, предположим, иногда сопровождая свои объяснения рисунками на доске (доску воображение, спохватившись, заменяет традиционным для античной геометрии чертежным песком).

Ведь чушь? И да, и не совсем. В точности (!) так работал спустя самое малое время Аристотель – лекция, обозрение уже рассмотренного, план предстоящего для исследования, скрупулезно последовательное изложение. Но Платон, кажется, не поклонник такого жанра,[3] и все, что мы о нем знаем, противится образу Платона-лектора – как бы ни настаивали на этом образе сторонники существования «Неписанного Учения» Платона – якобы тайной доктрины, о которой упоминает Аристотель, и о которой в некотором роде свидетельствуют письма Платона, но которая не зафиксирована в диалогах, так что Платон – опять же якобы – непременно должен был преподавать ее изустно в Академии. Однако у нас есть более чем все основания сомневаться, что Платон действительно преподавал эту тайную доктрину. Более того, мы можем даже сомневаться, что он преподавал какую-либо доктрину вообще: посмотрите, сколько ортодоксальных платоников мы наблюдаем после смерти Платона  – ровно ни одного! Ни один из его учеников, не исключая будущих глав Академии Спевсиппа и Ксенократа, не оказался согласен с тем изводом платонизма, который изложен в платоновских диалогах. И это не спишешь на какое-то «Неписанное Учение», ведь каждый из них не согласился с Платоном по-своему – их многочисленные платонизмы не очень-то ладили в том числе и друг с другом.

Но постойте, к чему это я клоню? Неужели я имею в виду, что в Академии не преподавалась философия?! Отчасти именно так, но только если под «философией» подразумевать «лекции Платона по платонизму». Давайте так: Платон учил чему-то иному, чем «учение Платона». И все дело в том, что Академия Платона была машиной по производству философии, а не по ее передаче. 

Платон не читал лекций, Платон не вбивал в чужие головы свои находки. Платон учил не платонизму, его учением – и, насколько мы можем судить, основным занятием в Академии – было искусство диалектики, щедро им описанное и проиллюстрированное в любом из диалогов. Все, что мы знаем о практиковавшихся в Академии занятиях – по «Топике» Аристотеля, по фрагменту комедиографа Эпикрата – указывает на упражнения в диалектике. Платон, как и подобало пафосу его философствования, учил постановке проблем, а не их решению – он преподавал не догматику, а метод.

И, кстати, только ли Платон преподавал его – и вообще, что бы то ни было другое в Академии? И снова, вне всякого сомнения, нет: главное из дошедших до нас руководств по диалектике – «Топика» Аристотеля, и это, очевидно, учебный курс, прочитанный Аристотелем в стенах Академии. Стало быть, Платон доверил Аристотелю читать этот курс? Ну, это столь же неизвестно, сколь неважно – у Аристотеля не было никакой нужды спрашивать разрешения Платона.

Дело в том, что у нас нет ни малейшей нужды представлять Академию как галактику, беспрекословно вращающуюся вокруг исполинского светила Платона. Академия существовала и без Платона – в 367 Платон второй раз отправился на Сицилию, и пробыл там 2 года, и эти годы, кстати, были временем расцвета Академии, – и помимо Платона – чтение Аристотелем своего курса по «Топике» - не единичный случай, многие из учеников Платона учили чему-то своему на просторах Академии. Безусловно, Платон был центральной фигурой Академии, безусловно, его авторитет был огромен, и, безусловно, он считался главой всего этого, так сказать, философского сообщества. Но у нас нет никаких данных, которые бы поддержали взгляд, что мнение Платона было последним словом в любом – и особенно теоретическом – вопросе академической жизни.

Удивительно ли это? С непривычки может несколько осадить, да. Но, вообще, могло ли быть иначе? Вряд ли Академия при Платоне имела формальную структуру, это было скорее свободное общение исследователей, занятых поисками того, что они считают в высшей степени ценным. Древняя Академия – это не организация, а люди. И люди приходили и уходили, и высшей степени сложно сказать, кто из них был или не был учеником Платона или членом Академии. Являлся ли таковым, например, Евдокс Книдский, знаменитый античный математик, принимавший участие в делах Академии в 367-360гг? Все склоняет к утвердительному ответу, но в стандартных списках учеников Платона его не найти. И дело тут просто в том, что в Академии едва ли могло быть хоть сколько-нибудь фиксированное членство – скорее членом Академии считался тот, кого таковым считали все прочие члены Академии. Обратите внимание на Аристотеля, который, хотя в год смерти Платона и уехал из Афин, но вовсе не вышел из Академии – на выборах следующего после Спевсиппа схолраха Академии он имел право голоса, хотя и не смог им воспользоваться, будучи в отъезде.

Эта Академия, в отличие от многих последующих, была занята поиском истины, а не высасыванием божьей мудрости со страниц древних диалогов. Ее главных членов объединял набор понятий и способов мышления, которым научил их Платон, но все они чувствовали себя вправе распорядиться этими понятиями иначе, чем учитель. Аристотель вовсе не был предателем Академии, не более, по крайней мере, чем таковым являлся непосредственный наследник Платона Спевсипп: оба отказались от Идей как вечных и самотождетсвенных сущностей, и Спевсипп был в этом отказе даже, возможно, радикальнее Аристотеля. Мы вообще не знаем платоника тех времен, во всем согласного с Платоном: Древняя Академия была не той школой, где выучивают, а той, где учатся. Это была своего рода интеллектуальная утопия на века вперед – непрекращающийся клубок азартных споров грандиозных мыслителей со своим учителем и между собой; место, куда каждый приносил нечто свое и взамен получал от умственных щедрот других; воплощенная мечта об идеальном исследовательском сообществе.

В каком-то смысле не было никогда никакой Академии, кроме Древней

Артем Юнусов

---

[1] Но не в ней самой! Приобрести участок в общественной роще, где было расположено такие публичное заведения как гимнасий и святилища  – все равно как выкупить для личных нужд один из залов Ленинской библиотеки или кусок кремлевской стены.

[2] Здесь должен послышаться треск ломающихся копий. Кто-то скажет: а как же милетская школа, элейская школа? А никак, эти названия – достаточно вольные ярлыки, введенные в свое время прежде всего для нужд классификации. Некто более проницательный укажет: но есть же пифогорейцы. Но в самом ли деле есть? Мы мало знаем и об Академии, но о ранних пифагорейцах-то мы не знаем вовсе почти ничего! Наконец, самый тонкий критик возразит: а сократические школы, а школа Исократа? Но последний был ритором, и школа его риторическая, а любого человека, который попытается объяснить, в чем состоит «школьность» школ сократиков, за исключением того, что они обозначаются в позднейших источниках именно словом «школа», боюсь, ждет неудача.

[3] За всю жизнь он прочитал, вероятно, одну-единственную лекцию – знаменитую и загадочную «О Благе», и об экстраординарности этого события можно судить хотя бы по тому, что почти все его ученики, о философской деятельности которых нам хоть что-то известно, оставили свои отзывы на нее.