Чем могут гордиться философы?

На просторах Интернета нам давеча встретился вопрос, заданный биологом, журналистом и борцом с лженаукой Александром Панчиным доктору философских наук Софии Тихоновой. Вопрос был задан в 2015 году, но сова Минервы, как известно, вылетает в сумерки (это известное гегелевское выражение используется для того, чтобы оправдать слоупочность философов). Вопрос был задан не нам, но мы всё равно на него ответим, ибо почему бы нет. Вот он:

“Любой присутствующий может перечислить достижения, открытия (наука занимается тем, что открывает что-то новое в объективной реальности) в области биологии (Менделя, Уотсона, Крика), из физики, тут есть физики, которые могут лучше меня назвать (открытие бозона Хиггса, например), и так далее, из химии и так далее. Вот каковы, на Ваш взгляд, открытия в области философии, которыми философы могли бы погордиться так же, как мы, биологи, гордимся работами Менделя?” (vk.cc/6uHtMP)

Профессор Тихонова ответила “ну наука, например”. Это ответ верный, но не самый удачный. В силу наших образовательных традиций каждый человек, который хочет делать карьеру учёного, принужден к знакомству с философией. С соображением “философия родила науку” все так или иначе сталкиваются. И легко понять, почему у, скажем, химика, оно может вызвать отторжение: часто это выглядит как неловкое посягание на чужую территорию, на чужую славу. Сложно в обычном постсоветском преподавателе философии увидеть правомочного наследника науки античности и Нового времени.

Более благовидное обличье этого довода могло бы быть для начала таким: как минимум, современные способы мышления о том, что такое наука, сформированы при прямом участии философов. Все эти разговоры про воспроизводимость экспериментов, про индукцию, про верификацию, про фальсификацию, про необходимость давать самое простое объяснение, если оно действительно может что-то объяснить, — всё это блюда, приготовленные на философской кухне. Очевидно, что рацион современного человека науки ими не ограничивается, но всё же нелепо было бы отрицать их важность.

Менее нелепо, но всё же нелепо, было бы считать, что мы, человечество, наконец нашли подлинный способ мышления о науке, способ, который не будет в будущем подвергнут изменениям, которые потребовали бы новых методологических построений. Всё же история учит нас, что предшествующие образы науки эволюционировали. Математика (в знакомом нам смысле, а не в виде древнеегипетских счетных шаблонов и вавилонских бесконечных таблиц соотношений углов) возникла одновременно с философией и при прямом её содействии в VI веке до нашей эры. Минули столетия, прежде чем в Новое время физика выделилась из философии. Биология — в середине XIX века, психология и социология — в конце XIX века. Выделялись ли научные дисциплины из других научных дисциплин, не из философии? Выделялись. Но те дисциплины, из которых они выделялись, как правило, сначала сами выходили из философии.

Чем занимаются философы сейчас? Примерно теми же фундаментальными проблемами, что и две с половиной тысячи лет назад — за вычетом тех проблем, которые, будучи философией решены (да, такое бывает!), вышли из ее обоймы. Дело в том, что к счастью для человечества и к раздражению совы минервы, проблема вообще считается философской ровно до тех пор, пока не сформирован консенсус относительно того, как именно такую проблему следует решать: как только такой консенсус появляется, философское исследование коллапсирует в собственно научное, и удачная философская теория, ударившись оземь, приобретает институциональную самостоятельность в виде физики, биологии, экономики... Ньютон в “Математических началах”, между прочим, “естественной философии” решал, в целом, ровно те же вопросы, что Аристотель в “Физике” (за счет чего происходит движение? как совершают движение планеты? из чего состоит мир? почему тела падают на землю? какой статус имеют время и пространство?), и эти вопросы за те 20 веков, что физика была философской дисциплиной, считались философскими не только в смысле институциональной принадлежности, но и в обыденном смысле — в каком сегодня “философскими” порой называют полуриторические вопросы, служащие праздным размышлениям, вроде “быть или не быть” или “в чём смысл жизни”. Проблемы, относительно методов решения которых пока не сформировался консенсус, никуда не делись даже после Ньютона, Смита и Спенсера, да и вряд ли имеют шанс когда-нибудь иссякнуть окончательно; нас все так же будоражат вопросы, которые могут в итоге действительно оказаться бессмысленными, а могут открыть для нас новые области знания — и у нас нет никакого способа заранее знать, аверсом или реверсом к нам ляжет эта монета. Философия в этом отношении есть систематически организованный поиск таких методов решения проблем, которые ещё совершенно непонятно как решать, к которым неясно как подступиться.

Недостатки этого аргумента связаны с тем, что, апеллируя к неизвестному будущему и великим делам предшественников, мы можем открыть дорогу астрологии, алхимии и лозоходству, а также теологии. Славное прошлое и систематический характер учения ещё не являются гарантом научности. Отличие философии от теологии в данном аспекте состоит в том, что философ основывает свою аргументацию на здравом смысле и общедоступном опыте мышления. В противоположность этому теолог настаивает, что его наука получена напрямую с небес (обычно, не им самим). А главное отличие от эзотерики, понятное дело, в том, что обычно мы не носим шапочки из фольги.

Но всё же лучше попытаться ответить на поставленный вопрос иным способом. Задача в формулировке Александра Юрьевича поставлена чётко: нужно перечислить философские открытия, которые оказали такое же влияние на философию, как открытия Менделя — на биологию. Для этого можно сначала спросить: а кого современные профессиональные философы считают самыми выдающимися философами всех времен? Топ-5 звучит так: Платон, Аристотель, Декарт, Юм и Кант. Именно этими людьми мы по большей части гордимся.

О Платоне многого сказать не получится просто потому, что он связан со всей европейской наукой практически целиком и разом. У Платона мы находим целую россыпь идей, но ни одну из них не получается выделить в качестве центральной, оказавшей ключевое влияние. Его творчество в целом относится к эпохе, в которой только начинали складываться первые научные школы, и можно сказать, что его идеи и методы постановки вопросов сыграли ощутимую роль в последующем становлении научного знания в совокупности. По крайней мере, чтение Платона до сих пор было полезно: например, на заре Нового времени именно идеи Платона позволили учредить математическое естествознание, а в новейшее время в текстах этого грека искал вдохновения Гейзенберг. Мог ли Гейзенберг искать его где-то в другом месте? — Мог. Могли ли мыслители эпохи Просвещения создать то, что получилось, без Платона? — Дать утвердительный ответ на этот вопрос уже сложнее.

Аристотель подарил миру первую формально-дедуктивную теорию, силлогистику (созданную настолько же безупречно, насколько и абсолютно с нуля), и впервые эксплицитно сформулировал идею аксиоматического построения знания. Кроме этого, Стагирит дал миру много чего, но эта идея, похоже, будет жить до тех пор, пока дышит последний европейский ученый.

Декарт "открыл сознание", указав, что именно оно требует объяснения, если мы хотим иметь хоть сколь-либо полную научную картину мира. Именно этот человек обосновал переход от несомненности акта сомнения к существованию того, кто сомневается. Другие части его системы за последние три с копейками сотни лет были успешно оспорены, но это открытие, открытие субъектности, живёт и по сей день, находясь, правда, под постоянным огнем критики. Психологи, когнитивисты и нейроучёные, не говоря уже о самих философах, сегодня работают во многом с наследием Декарта. Непросто представить, как мог бы, например, возникнуть бихевиоризм, как не в пику картезианской интроспекции со всеми из неё вытекающими.

Юм показал, что положение “всё имеет причину” не является самоочевидным, и предложил понимать причинность как регулярность. Это стало настоящей революцией; и хотя сегодня существуют неюмианские теории причинности, они маргинализированны.

Кант, опираясь на это открытие Юма, смог “отрезать” от науки теологию и мистику. Именно после Канта ссылки на нефизические причины перестали быть частью легитимного научного объяснения. Кант показал, что познание осуществляется в пределах возможного опыта и что даже простое восприятие зависит от природы воспринимающего, не говоря уже о научных теориях.

Представленный список философов, предложивших принципиально значимые для естествознания и точных наук идеи, далеко не исчерпывающий. В нём можно было бы упомянуть и Левкиппа с Демокритом, создавших учение атомизма (при всей очевидной разнице между греческим и современным атомизмами). И Николая Орема, придумавшего, как измерять многие качества, без которого вряд ли возник Галилей. И Фрэнсиса Бэкона, заложившего основы систематического эмпирического научного знания. И Джона Локка, чьи идеи не ограничиваются одной лишь tabula rasa (точнее, empty cabinet, поскольку растиражированной впоследствии фразы “tabula rasa”, в противоположность мнению учебников, Локк, вообще говоря, не использовал). И Гегеля, наследившего, кажется, всюду, включая географию. И Шопенгауэра, который ввёл понятие “мотив”. И многих, многих других — не говоря уже о роли философской мысли в гуманитарных науках — от экономики и социологии до истории, филологии и теории искусств — и тем более не говоря о политике (тут, например, было бы достаточно упомянуть Маркса и сказать, что право на жизнь, свободу и собственность — это локковские идеи).

Но это все дела давно минувших. Были ли открытия, совершенные философами в XIX–XX веках? Об этом сложно судить, как раз из-за привычек этой самой совы. Но все же назовем два направления, в разработку которых философы сделали существенный вклад.

Во-первых, это теория языка и современная логика. Работы Чарльза Пирса заложили основу современной теории знака и активно используются в современной лингвистике, в том числе когнитивной. А "Основные законы арифметики" Фреге и "Principia Mathematica" Уайтхеда с Расселом открыли дорогу математической логике и всем современным работам по основаниям математики.

Во-вторых, это возвращение сознания. Западная психология ХХ века резко негативно относилась к понятию "сознание". Считалось, что заниматься им, — значит дискредитировать себя как ученого. И только на рубеже тысячелетий ситуация изменилась. Когнитивные психология и нейроучёные вновь ищут решение проблемы сознания. Этот "поворот" имеет автора, его зовут Дэвид Чалмерс. Именно его аргументы послужили тем камнем, что породил лавину современных работ о сознании.

Встают, однако, два вопроса. Почему, например, Дарвин и Мендель на слуху, а Юм и Пирс — нет? Ответ тут очень прост: первые два входят в школьную программу, а вторые два в неё не включены. Но почему тогда известны Хокинг, Докинз и Перельман — о них снимают фильмы и пишут газеты, а о современных философах... — кто это вообще? Жижек? Но и тут ответ довольно тривиален: первые так широко известны именно потому, что о них снимают фильмы и пишут газеты, и при том о них снимают фильмы и пишут газеты — увы и ах! — по большей части не потому, что они великие учёные. Помимо того, что они — великие учёные, внимание медийной сферы к ним оказалось привлечено и иными факторами, о которых, к великому сожалению, досточтимая общественность наслышана существенно больше, чем о собственно открытиях, которые этих учёных прославили в научной среде. Все знают, что Хокинг сидит в коляске и говорит голосом робота; мало кто знает, как испаряются чёрные дыры. Все знают, что Перельман отказался от премии; мало кто понимает, в чём заключается его доказательство великой теоремы. Так уж исторически сложилось, что слава о достижениях профессиональных философов, за исключением Деннета, Сёрла и узкого круга других, разносится по миру существеннее медленнее, чем слава о физиках. И тем более редки признания величия философов вместе с возникновением цепляющих медийную сферу факторов. Не то чтобы о них совсем не снимали фильмов (vk.cc/6tU9rZ), но на русском языке их, по сути, и нет. Как и о Черенкове или Тамме. Как и об Абрикосове или Новосёлове. Как и о Блохинцеве или Фоке. Да как и почти обо всех.