Читающий Аристотеля нередко сталкивается с мыслью о том, что Аристотель уныл.
Возьмемся продемонстрировать, что этот вопрос не так прост.
Типичный пример перипатетического занудства представляет собой начало трактата «Об истолковании». Во второй и четвертой главах Аристотель пытается донести до читателя тезис, что слово – это мельчайшая единица речи, несущая значение: имеющий значение текст разбивается на имеющие значение предложения; эти предложения разбиваются на слова, также имеющие значения, тогда как те части, на которые можно разбить в свою очередь слова, сами по себе уже не несут значения. Эту мысль Аристотель демонстрирует тремя примерами: в слове «μύς» часть «υς» ничего не значит, «Καλίππος» не имеет смысла «καλλὸς ἵππος», в слове «ἐπακτροκέλης» часть «κέλης» не имеет самостоятельного значения.
В данном случае русские переводчики довольно худо справляются с передачей примеров Аристотеля. Радлов переводит «μύς» и «υς» как «мышь» и «ышь», что, с одной стороны верно («μύς» – действительно «мышь»), а с другой стороны упускает мысль Аристотеля, потому что «υς» (а точнее «ὕς») само по себе значит по-гречески «свинья», и именно это пытается донести Аристотель: «υς» в «μύς» не значит «свинья», хотя буквы те же (Зубов придумал удачнее передавать этот пример русскими «крот» и «рот»). «Καλίππος» (имя Калипп, образованное от «καλλὸς ἵππος», красивый конь) и «ἵππος» (собственно, конь, лошадь), наши переводчики либо оставляют просто в тексте латиницей (Нарский и Стяжкин), либо передают как «красиво-лошадь» и «лошадь» (Радлов), и тут уж не поймешь, что хуже. С «ἐπακτροκέλης» и «κέλης» история похожая: Нарский и Стяжкин оставляют в русском тексте слова латиницей, поясняя в скобках за «epaktrokeles», что это «быстроходный пиратский корабль», тогда как за keles вообще никаких скобок не стоит и неясно, что это вообще за слово; Радлов идет по не менее странному пути и говорит, что в «лодка-корабль» (ἐπακτροκέλης) «корабль» (κέλης) ничего само по себе не значит.
Здесь у читателя, прорубившегося через этот шквал примитивной грамматики пополам с Alterumswissenschaft, может возникнуть закономерный вопрос: как это «корабль» в «лодка-корабль» ничего не значит? И почему это, например, «конь» в фамилии «Доброконь» не значит коня? Возможный ответ пикантен: Р. Дж. Ханкинсон в своей прекрасно озаглавленной статье «Improper names» на основе анализа непристойной лексики аттической и эллинистической комедии – в основном Аристофана и сохранившегося лишь в отрывках комедиографа с упоительным в латинском написании именем Macho (но самом деле, он всего лишь Махон) – указывает, что не о том κέλης, который корабль, здесь у Аристотеля идет речь, и ἵππος вместе с ὕς здесь совсем не конь и не свинья: «ἵππος» и «ὕς» (а также почему-то любые другие слова для обозначения свиньи: χοίρος, δέλφαξ, δελφάκιον) имеют в разговорном древнегреческом значение мужских и женских гениталий соответственно, а κέλης, имея исходное значение «скакуна» и «всадника» служит в аттическом обиходе для обозначения соответствующей сексуальной позиции. Что говорит о том, что на введении в семантические глубины «Об истолковании» аудитория Аристотеля – едва ли без его прямого намерения – должна была довольно глупо хихикать.
Ханкинсон далее предлагает для перевода соответствующих терминов на английский использовать «fan-heater» и «fan», «puss» и «octopus», а также «Woodcock» и «cock». Можно подумать о том, как бы остроумнее передать проказы Аристотеля на наше наречие, но мораль истории, однако, не в том. Мораль пусть будет такая: когда вам, страдающим над страницей Аристотеля, приходит в голову мысль, что Стагирит уныл и беспросветен, всего скорее, у старика как раз никаких проблем с задором нет, просто вы читать как следует не умеете.
Но это не беда, все когда-то не умели, но каплями, однако, заточены все камни подлунного мира.
Артём Юнусов
Возьмемся продемонстрировать, что этот вопрос не так прост.
Типичный пример перипатетического занудства представляет собой начало трактата «Об истолковании». Во второй и четвертой главах Аристотель пытается донести до читателя тезис, что слово – это мельчайшая единица речи, несущая значение: имеющий значение текст разбивается на имеющие значение предложения; эти предложения разбиваются на слова, также имеющие значения, тогда как те части, на которые можно разбить в свою очередь слова, сами по себе уже не несут значения. Эту мысль Аристотель демонстрирует тремя примерами: в слове «μύς» часть «υς» ничего не значит, «Καλίππος» не имеет смысла «καλλὸς ἵππος», в слове «ἐπακτροκέλης» часть «κέλης» не имеет самостоятельного значения.
В данном случае русские переводчики довольно худо справляются с передачей примеров Аристотеля. Радлов переводит «μύς» и «υς» как «мышь» и «ышь», что, с одной стороны верно («μύς» – действительно «мышь»), а с другой стороны упускает мысль Аристотеля, потому что «υς» (а точнее «ὕς») само по себе значит по-гречески «свинья», и именно это пытается донести Аристотель: «υς» в «μύς» не значит «свинья», хотя буквы те же (Зубов придумал удачнее передавать этот пример русскими «крот» и «рот»). «Καλίππος» (имя Калипп, образованное от «καλλὸς ἵππος», красивый конь) и «ἵππος» (собственно, конь, лошадь), наши переводчики либо оставляют просто в тексте латиницей (Нарский и Стяжкин), либо передают как «красиво-лошадь» и «лошадь» (Радлов), и тут уж не поймешь, что хуже. С «ἐπακτροκέλης» и «κέλης» история похожая: Нарский и Стяжкин оставляют в русском тексте слова латиницей, поясняя в скобках за «epaktrokeles», что это «быстроходный пиратский корабль», тогда как за keles вообще никаких скобок не стоит и неясно, что это вообще за слово; Радлов идет по не менее странному пути и говорит, что в «лодка-корабль» (ἐπακτροκέλης) «корабль» (κέλης) ничего само по себе не значит.
Здесь у читателя, прорубившегося через этот шквал примитивной грамматики пополам с Alterumswissenschaft, может возникнуть закономерный вопрос: как это «корабль» в «лодка-корабль» ничего не значит? И почему это, например, «конь» в фамилии «Доброконь» не значит коня? Возможный ответ пикантен: Р. Дж. Ханкинсон в своей прекрасно озаглавленной статье «Improper names» на основе анализа непристойной лексики аттической и эллинистической комедии – в основном Аристофана и сохранившегося лишь в отрывках комедиографа с упоительным в латинском написании именем Macho (но самом деле, он всего лишь Махон) – указывает, что не о том κέλης, который корабль, здесь у Аристотеля идет речь, и ἵππος вместе с ὕς здесь совсем не конь и не свинья: «ἵππος» и «ὕς» (а также почему-то любые другие слова для обозначения свиньи: χοίρος, δέλφαξ, δελφάκιον) имеют в разговорном древнегреческом значение мужских и женских гениталий соответственно, а κέλης, имея исходное значение «скакуна» и «всадника» служит в аттическом обиходе для обозначения соответствующей сексуальной позиции. Что говорит о том, что на введении в семантические глубины «Об истолковании» аудитория Аристотеля – едва ли без его прямого намерения – должна была довольно глупо хихикать.
Ханкинсон далее предлагает для перевода соответствующих терминов на английский использовать «fan-heater» и «fan», «puss» и «octopus», а также «Woodcock» и «cock». Можно подумать о том, как бы остроумнее передать проказы Аристотеля на наше наречие, но мораль истории, однако, не в том. Мораль пусть будет такая: когда вам, страдающим над страницей Аристотеля, приходит в голову мысль, что Стагирит уныл и беспросветен, всего скорее, у старика как раз никаких проблем с задором нет, просто вы читать как следует не умеете.
Но это не беда, все когда-то не умели, но каплями, однако, заточены все камни подлунного мира.
Артём Юнусов
Комментариев нет:
Отправить комментарий