Буквально труд у Аристотеля называется «τὰ μετὰ τὰ φυσικά», т.е. «то, что после физики» (но перипатектики поседели, конечно, не от этого; терпение, до шок-жми сюда мы обязательно дойдем). Ну то есть как называется, у самого Аристотеля в текстах таких слов, как всем известно, не найти. Любого студента философского факультета учат, такое название – взбрык исторической случайности: Андроник Родосский через 3 века после смерти Аристотеля издавал его opera omnia, собрал все (достаточно разнородные) труды по первой философии, поместил их после физических сочинений и не нашел ничего лучше, как озаглавить их по месту в своем издании, где он же сам их и расположил: вроде как «книги, которые следуют за книгами по физике». Знать историю об этом довольно странном редакторском решении рубежа эр – это своеобразный bon ton человека
философического образования, которому учит любой авторитетный источник об Аристотеле на русском языке и практически любой авторитетный источник о метафизике – на языках иных (см., например кембриджский компэнион по метафизике, Carroll J.W., Markosiam N. An Introduction to Metaphysics).
Между тем любой авторитетный иностранный источник об Аристотеле последних 50-и лет в лучшем случае упомянет об этой истории с холодной осторожностью, а нередко – прямо признается, что это ошибка аристотелеведения былых лет – прекрасного, но никак не безгрешного. Впрочем, судите сами.
Начнем с того, что вся описанная история – это экстраполяция, не засвидетельствованная ни в каких прямых свидетельствах античности: ни что «τὰ μετὰ τὰ φυσικά» эти книги озаглавил Андроник Родосский, ни что он сделал это исходя из того места, куда он поместил их в своем издании нам никто из осведомленных в вопросах наследия Аристотеля древних авторов не сообщает; более того у многих из этих осведомленных авторов (в основном неоплатоников) свое объяснение этого названия (вроде как «сверх-физика», «за-физика»), которому, впрочем, тоже не следует слишком уж доверять. Предположение (именно предположение) о роли Андроника в названии этой серии трактатов и о смысле заголовка восходит к немцам XIX века и основывается на следующих соображениях: 1) это чужое для Аристотеля название – сам он называет науку, которую он обсуждает в «Метафизике» «первая философия», «мудрость», «наука о сущем как сущем», «теология» 2) Трактаты, составляющие современную «Метафизику», достаточно разнородны – очень вероятно, что они соединены вместе механически и по остаточному принципу не самим Аристотелем, а более поздним редактором 3) У нас есть неплохие свидетельства (Страбона, Порфирия) о существенной роли Андроника в издании сочинений Аристотеля, после которого начинается ренессанс аристотелизма в античности – всего скорее, все дошедшие до нас тексты и их названия восходят к этому изданию 4) У нас есть также хороший terminus ante quem – одна из схолий в одном из манускриптов «Метафизики» приписывает употребление названия «τὰ μετὰ τὰ φυσικά» Николаю из Дамаска, перипатетку I в до н.э., жившему приблизительно одновременно с Андроником и заставшему его издание. При этом подобных свидетельств, которые говорили бы о более раннем употреблении этой формулировки для указания на 14 книг Аристотеля, у нас нет. Разумно предположить, пусть и ex silentio, что до времен Николая Дамаска (а значит и Андроника) такого названия просто не существовало – и далее, что ввел его Андроник, и что сделал он это по издательским соображениям.
Все в этом рассуждении хорошо, и лучше всего то, что у него очень ясный критерий фальсификации – оно неверно, если мы установим terminus ante quem, который сильно предшествует времени жизни Андроника: если выясниться, что у нас есть существенные основания полагать, что кто-то именовал указанные книги Аристотеля «метафизикой» до рубежа первых веков нашей эры, то это название явно не может принадлежать Андронику.
И в общем, у нас есть хорошие (если не прекрасные) основания считать, что terminus был установлен. Мне самому симпатичнее всего тот способ, которым это делает Поль Моро в своих прекрасных «Les listes aniennes des ouvrages d’Aristote» (хотя многие, следует сказать, не согласны с существенной частью его рассуждения в этом труде). Способ этот довольно долгий, но вполне захватывающий, так что заварите себе чаю.
Традиция донесла до нас ряд каталогов сочинений Аристотеля, два главных из которых – каталог у Диогена Лаэртского и каталог в Vita Menagiana. Хронологически «Жизни» Диогена – более ранний текст (III век н.э.), чем каталог в анонимной биографии Аристотеля (не раньше VI в. н.э.). Однако совершенно точно ни Диоген, ни неизвестный нам в точности автор жизнеописания Аристотеля (Гесихий Милетский?) не составляли приведенные у них каталоги самостоятельно, но заимствовали их из доступных им источников – что ставит нас перед вопросом, каков возраст не произведений, в которых приведены каталоги, но самих каталогов.
Долгое время самой распространенной точкой зрения на этот счет была следующая: каталог Диогена (в котором нет упоминания «Метафизики») восходит к Гермиппу (александрийскому грамматику и библиотекарю III в до н.э., известному своими жизнеописаниями и на которого Диоген неоднократно ссылается), тогда как каталог в Vita Menagiana (где есть не один, а целых два элемента списка, озаглавленных «Метафизика») восходит главным образом к каталогу Андроника.
Что подтверждало гипотезу – вот вам доандрониковский каталог без «Метафизики», вот андрониковский – с ней.
Моро, зарывшись в каталоги с головой, сделал следующие важные утверждения. Каталог Диогена представляет собой довольно цельный текст, тогда как каталог Анонима – это, вне всякого сомнения, компиляция, как минимум, трех каталогов, материалы которых помещены один из другим последовательно (это видно, прежде всего, по повторяющимся несколько раз заглавиям); причем первая, и самая обширная его часть в существенной степени совпадает с каталогом Диогена. В каталоге Диогена заглавия помещены не в как попало, а в строго определенном порядке, причем не в алфавитном, как это было принято в александрийской библиотеке (и как это сделал бы Гермипп), а в тематическом: эзотеричеческие произведения – Platonica – логика – поэтика и практические трактаты – физика – математика – заметки – собрания – письма – стихи. Порядок продиктован во многом внутренней логикой текстов Аристотеля, что говорит, что составитель каталога хорошо в них разбирался – что опять же исключено в случае Гермиппа, все наши сведения о котором рисуют его как довольно легкомысленного собирателя жаренных анекдотов (именно благодаря ему в Диогене Лаэртском так много кулстори настолько же увлекательных, насколько сомнительных). Далее в каталоге, помимо отсутствия метафизических сочинений (о чем ниже), бросается в глаза чрезвычайная бедность наполнения его физической секции. Т.е. автор каталога хорошо разбирался в Аристотеле, но так себе знал его физику – что наводит Моро на мысль о ситуации, сложившейся в Ликее на рубеже в начале II века до нашей эры: школа Аристотеля в этом время характеризуется интересом к истории, риторике и логике при заметном и продолжающемся уже давно небрежении к натурфилософии. Моро считает, что мы можем довольно уверенно указать на автора каталога – это Аристон Кеосский, 5 схоларх Ликея. Нам известно, что он интересовался историей Ликея, и именно у него Диоген заимствует завещания первых четырех схолархов (почти несомненно подлинные), которые он приводит в своей 5 книге. Очень похоже, что Аристон написал книгу об истории своей школы, в которой он достаточно подробно описал в том числе жизни своих предшественников (в том числе приведя их завещания, которые, разумно предположить, он обнаружил в школьной библиотеке), и, судя по всему, именно этот труд Диоген использовал для своего сочинения в первую очередь – об этом говорит хотя бы то, что предшественник Аристона на посту схоларха Ликея – Ликон – оказывается хронологически последним перипатетиком, о котором Диоген рассказывает (при этом все предыдущие – это другие схолархи Ликея) в своей книге; о самом Аристоне и его наследниках уже нет ни слова, что вполне разумно, если предположить, что книга Аристона, которой пользовался Диоген, заканчивалась на его учителе – не писать же ему о себе самом в труде об истории своей школы.
Меня атрибуция каталога Аристону убеждает, но есть у нее и противники, включая грандиозного Ингемара Дюринга, который на всем, что связано с деталями жизни Аристотеля, съел стаю киников. Да и сам Моро, говорят, в конце концов от нее отказался – но «Der Aristotelismus bei den Griechen», в котором он это делает, будучи изданием капиталистических карабасов-барабасов из De Gruyter, стоит столько, что я не могу себе его позволить, чтобы посмотреть, почему именно. Но эта аттрибуция не главный момент рассуждения Моро, существеннее следующее. Исследуя расположение элементов каталога у Диогена он обнаружил в них некоторые нерегулярности: в остальном стройный и понятный порядок сочинений трижды нарушается вкраплениями заглавий, которым либо не место в этой части каталога (этические сочинения среди логических; логические среди заметок), либо вообще не место в каталоге (неаристотелевские сочинения). Причем каждый такие заголовки идут по два подряд, и на любопытно одинаковом расстоянии друг от друга: первые два заглавия (этических) встречаются на расстоянии 36-и элементов списка от начала каталога и 35 элементов от того места, где их можно было бы ожидать (с 74 позиции начинаются этические сочинения); вторые два лишних заголовка встречаются еще спустя 35 элементов списка (109 и 110 позиции), а следующие два – спустя еще 30 позиций (141 и 142 позиция). Могучий палеографический кругозор позволяет Моро без труда заметить, что 35 строк – это достаточно стандартная высота папируса (чаще 30, но бывает и 50); далее легко предположить, что исходная копия каталога, которым пользовался Диоген, была записана на папирусе в высотой в 35 строк в 5 столбцов (вполне обычный размер), а указанные нерегулярности объясняются тем, что в случае ошибки или интерполяции переписчику удобнее всего было добавлять элементы списка внизу столбцов, где у него еще оставалось место между имеющимися строками и краем папируса (см. картинку).
В одном случае переписчик ошибся, пропустив два этических сочинения которые завершали собой 2-й столбец и после физических трактатов начал сразу с этических сочинений в начале столбца №3; обнаружив позже свою ошибку, он вписал эти два сочинения в строку под первым и вторым столбцом; последующими переписчиками эти сочинения были отнесены к первому столбцу. В конце 3-го и 4-го столбца мы имеем просто интерполяции – переписчикам было известно дополнительное сочинение, которое они не обнаружили в каталоге, но которое они приписывали Аристотелю, и они дописывали его ровно туда, где еще оставалось место.
И вот тут главное, по-моему, очарование аргумента Моро – он замечает, что во всех случаях между интерполяциями интервал у нас 35-36 строк, а в одном – 30. Имея указанные данные разумно предположить, что из нашего каталога выпало 5 или 6 заглавий, причем, представляя себе деление каталога, мы можем даже предсказать на какие именно темы: третий столбец завершается физическими сочинениями, четвертый начинается математическими и включает в себя также заметки и собрания (типа собрания имен победителей Олимпийских игр); учитывая, что сочинения выпали из 4 столбца, то это могут быть либо сочинения в жанре собраний и заметок, либо математические сочинения, либо – поскольку теоретические науки идут в списке блоком, и где в ряду физика–математика разумно ожидать обнаружить еще один элемент – труды по метафизике.
Тут самое время для смены философского кадра и подклейки в монтаж каталога в Vita Menagiana. Как уже было сказано, этот каталог состоит из нескольких частей, причем одна из них (первая и самая обширная) в существенной степени совпадает с каталогом Диогена. Большинство их различий легко объяснимо ошибками переписчиков, работавших над версией каталога из Vita Menagiana: где-то вместо «περὶ ρητορικῆς» у них выходит «περὶ πολιτικῆς»; в других случаях, встречая два произведения с похожими названиями (например, «περὶ ἐπιστημῶν» и «περὶ ἐπιστήμης») они просто избавлялись от одного из них, видимо, считая это удвоение ошибкой предыдущего переписчика; в одном случае они добавили к списку после и так уже интерполированных «Категорий» и «Об истолковании» (это как раз их вписали еще на очень раннем этапе под 4-м столбцом в позициях 141 и 142) еще и «Первую аналитику», несмотря на то, что она раньше уже встречалась в логической части списка. Если отбросить все эти объяснимые расхождения, то принципиальных различий между заголовками каталога Диогена и заголовками, которые предлагает первая часть каталога из Vita Menagiana – сколько? – верно, именно 5. И все они в гипотетическом 4 столбце, и все они укладываются именно в предполагаемую членением каталога Диогена тематику, а именно – здесь у нас сочинения в жанре заметок, списки и – пора бы уже вернуться к главному – «Метафизика» в 10 книгах (вероятно, без 2, 5, 9 и 12 книг). Из всего этого следует, что почти наверняка каталог Диогена и первая часть каталога из Vita Menagiana восходят к одному и тому же архетипу (хотя, видимо, и к двум совершенно разным традициям, отправляющимся от этого архетипа). Что позволяет считать, что и в исходной версии каталога, на основании которого сделан каталог Диогена, была «Метафизика». А каталог из Диогена, как уже было сказано, кажется, составил Аристон Кеосский где-то в середине II века до н.э. – задолго до всяких андроников.
И опять же, не со всем тут все согласны. Кому-то не нравится гипотеза с Аристоном, кто-то считает спекуляцией все эти пять столбцов по 35 строчек, кому-то кажутся подозрительными палеографические эмендации Моро. Но вот с чем мало кто спорит: каталог Диогена и первая часть каталога из Vita Menagiana почти без сомнения имеют общий источник. Этот источник еще более почти без сомнения не может быть каталогом Андроника – по тысяче причин, самые главные из которых заключаются в том, что принцип расположения сочинений в нем совершенно иной, чем в издании Андроника (риторика и поэтика не в конце, а после логики; практическая философия до теоретической и т.д.), и ряд сочинений, которые Андронику точно были известны (поскольку он их комментировал – например, «О душе»), в этом списке отсутствуют. Этот источник должен быть датирован II или III веком до н.э. и отнесен либо к среде перипатетиков (Аристон или кто-то), либо к среде александрийских грамматиков (Гермипп или кто-то). В этом источнике присутствовало сочинение под названием «Метафизика».
Как это название появилось и что значило – тут остается догадываться. Очень похоже, что это название неаристотелевское, но внутришкольное. Вряд ли оно обозначало место сочинения в каталоге – потому что шла она в нем скорее после математических трудов. Но и в упомянутую выше версию неоплатоников – за-физика! – мало верится. Скорее уж это отсылка к порядку построения о освоения школьного курса – где первая философия, как нечто самое сложное, должна была изучаться в конце, после физики. Французские издатели последнего перевода «Метафизики» - Жолэн и Дюминиль – полагают, что название «после-физики» отражает исторический аспект появления этой области философии, который многократно подчёркивает сам Аристотель: мол, сначала первой философией была физика (у досократиков), а то, что появилось после нее, у Платона и потом у самого Аристотеля – это как раз новая первая философия, после-физика. Как бы то ни было, по-своему любопытно, что, при том, что мы считаем «Метафизику» едва ли не самым важным и интересным из того, что оставил нам Аристотель, у его непосредственных наследников (по крайней мере, начиная со второго их поколения) великого интереса к ней не было, так что даже обозначение суммы посвященных ей трактатов вышло таким сугубо утилитарным. И это уже не говоря о том, что до ренессанса аристотелизма на рубеже эр первая философия Аристотеля была полностью заброшена перипатетиками как область исследования – не исключено, что, как то полагает Пьер Обанк, ей просто не нашлось место в координатах школьной полемики с набравшими популярность стоиками и эпикурейцами, у которых первая философия – это, как у досократиков, физика. Так что хотя Андроник, видимо, и не придумал метафизику как слово, мы все-таки вполне возможно довольно сильно обязаны ему метафизикой как, так сказать, фактом философского ландшафата – сгинула бы она в пропасти интеллектуального безразличия вместе с Христлибом Фельтштраухом, если бы не храбрые перипатетики I в до н.э.
P.S. Впрочем, так ли уж велика роль Андроника среди этих храбрецов, тоже масса оснований сомневаться. Но у вас уже столь же мало сил читать, сколь у меня рассказывать, потому как-нибудь в следующий раз.
Артём Юнусов
Комментариев нет:
Отправить комментарий