Интервью с В.В. Васильевым

Интервью с профессором Васильевым Вадимом Валерьевичем, д.ф.н., заведующим кафедрой ИЗФ философского факультета МГУ, содиректором Московского центра исследования сознания, автором книг «Подвалы кантовской метафизики» (1998), «История философской психологии. Западная Европа — XVIII век» (2003), «Трудная проблема сознания» (2009).

Мы встретились с Вадимом Валерьевичем на кафедре.





Финиковый Компот: Почему люди изучают историю философии? Ведь такой профессии — изучать прошлое мысли — не было до Нового времени. Коллингвуд называет создателем этой дисциплины Лейбница. Но что изменилось в культуре того времени, что история философии смогла появиться как отдельная область знаний? И что дает работа историка философии, в частности, современной науке?

Васильев В.В.: Тут я с Вами не согласен, интерес к истории философии очевиден уже у Аристотеля. Но Вы правы в том, что за последние лет сто историко-философская наука стала другой, уровень резко вырос. Труды историков философии XVIII и даже XIX вв. кажутся нам теперь очень слабыми. Возможно, этот прогресс объясняется общей сциентификацией культуры. Что дает работа историка философии? Мы лучше понимаем идеи великих философов и, соответственно, лучше понимаем те фундаментальные проблемы, которые они обсуждали.



ФК: Как вы оцениваете роль изучения биографии мыслителя в историко-философской работе?

ВВВ: Иногда это важно, иногда — нет. Но скорее важно. Только надо отличать изучение биографии от чтения биографических работ. Хороших работ такого плана по-прежнему мало. А если работа плохая, то она скорее затруднит ваше понимание философа.



ФК: Как Вам кажется, можно ли сейчас всерьез быть гегельянцем или шеллингианцем? Позволяет ли это современное состояние философского знания?

ВВВ: Фактически — да. Знаю просто и гегельянцев, и шеллингианцев нас на кафедре есть соискатель — гегельянец. Ю.Р. Селиванов тоже, во всяком случае, до недавнего времени был таковым. Петр Резвых, специалист по Шеллингу, не просто историк, он мыслит как Шеллинг.



ФК: Это ясно. Насколько мне известно, в Ижевске есть даже целая кафедра шеллингианцев. Но остаются ли, все же, такие позиции за бортом современной философии?

ВВВ: А знаем ли мы где борт? Философам, я считаю, нужно меньше думать о том, что актуально, а что нет. Может, через сто лет аналитиков забудут, а шеллингианцы в Ижевске окажутся в лодке. Предсказать такие вещи непросто. Вообще, если вы напишите действительно оригинальную, глубокую книгу, будьте готовы, что ни один современник ее не поймет. Да и в будущем понимание не гарантировано, так что все тут запутанно.



ФК: Что такое, по-Вашему, аналитическая философия? Ведь с одной стороны, она очень разная: от атеиста Деннета до богослова Суинберна, от логических штудий Крипке до анализа ницшеанства и поп-арта у Данто. С другой стороны, раньше в истории философии таких явлений не было: были «-измы», следовавшие за одним мыслителем (платонизм, томизм, марксизм и т.д.) или обозначавшие общие теоретические позиции (рационализм, эмпиризм и прочие). Эра анализа в этом смысле — явление новое. Что лежит в основе этой новизны?

ВВВ: Аналитическая философия — это просто классическая философия в современном исполнении. Но тонкость в том, что традиция этого современного исполнения идет от конкретных людей — Фреге, Рассела, Мура, Витгенштейна. И специфика их философствования — в частности, их интерес к анализу языка или к математической логике — во многом определяет то, как трактуются современными философами традиционные проблемы. В этом плане Суинберн мало отличается от Крипке или Деннета. А «-измы» есть и сейчас — экстернализм vs. интернализм, физикализм vs. дуализм и т.п. Есть и школы — крипкеанство или куайнианство, к примеру. Наше время отличается относительным успехом неклассической, или «континентальной» философии. И хотя его масштабы не стоит преувеличивать, именно это составляет формальную новизну. А реальной новинкой являются те новые идеи, которые предложили главным образом аналитические авторы.



ФК: Часто говорят, что аналитическая философия страдает замкнутостью и снобизмом. Например, пришпиливает именитых философов прошлого современными ярлыками, что у многих создает ощущение поверхностности мысли. Как Вы относитесь к такого рода суждениям?

ВВВ: Как правило, такие суждения можно услышать от людей, не очень хорошо знающих англоязычную аналитическую философию и масштабы серьезных историко-философских исследований внутри этой традиции. Вот пример. За последние десять лет на английском языке появилось более 70 монографий о Юме, на русском — одна. И подобная пропорция наблюдается по отношению ко всем ведущим философам. Какая уж тут замкнутость и снобизм. Еще более странными кажутся упреки в поверхностности. Иногда возникает ощущение, что люди, высказывающие эти упреки в связи, к примеру, с аналитическими теориями сознания, знают, как все устроено на самом деле. Но если спросить их об этом, они выдают такие размытые или бессмысленные формулировки, что становится даже смешно.



ФК: Как вы относитесь к литературной, даже научно-фантастической стороне аналитической традиции? Зомби, НЛО, злые ученые — рядом с точными и строгими дефинициями?

ВВВ: В принципе, в философии дозволено многое. Важно помнить, правда, что мода на смелые мысленные эксперименты — продукт куайнианской революции в аналитической философии. Куайн приказал философам стать экспериментальными учеными, вот они и начали экспериментировать доступным им способом — мысленно. Появились зомби и прочие диковинки. Все эти чудища — дети Куайна. Я прохладно отношусь к Куайну.



ФК: Как вы оцениваете влияние аналитический философии на кинематограф? Например, моя однокурсница, Юлия Чугайнова, исследует влияние философии Витгенштейна на творчество братьев Коэнов.

ВВВ: Если такое влияние и есть, то незначительное, за исключением некоторых этических изысканий или мысленных экспериментов на тему тождества личности. Гораздо большее воздействие на кинематограф оказывает в наши дни когнитивная нейронаука. Думаю, что самые интересные фильмы для философов — те, где нет философских аллюзий.



ФК: Как, по-Вашему, соотносятся аналитическая философия и психоанализ?

ВВВ: По крайней мере, один ведущий аналитический философ — Колин Макгинн — испытал влияние Фрейда. Думаю, этого более чем достаточно.



ФК: Верно ли я понимаю, что суть Вашего собственного философского проекта — это феноменологический (в смысле философии Нового времени) анализ утверждений здравого смысла?

ВВВ: В общем, да, только я не использую гуссерлевский феноменологический метод. Он сугубо дескриптивен, но дескрипции могут лишь констатировать неясности, а не устранять их. Так что мне ближе аналитический метод концептуального анализа, реализуемый на материале наших естественных убеждений, или, если хотите, когнитивного здравого смысла. Традиционный концептуальный анализ — это поиск необходимых и достаточных условий применения понятий. В философии он практикуется со времен Сократа. Это вовсе не изобретение аналитических философов. Другое дело, что он критиковался Витгенштейном, Куайном и др. Но я считаю, что их выпады не опасны. Сам Витгенштейн пользовался им, несмотря на критику. Им пользовался и Мур, и аналитики середины прошлого века. Сейчас интерес к такого рода анализу возрождается. Недавно вышла новая книга Колина Макгинна, целиком посвященная оправданию этого метода. Я абсолютно разделяю его настроения. Только важно помнить, что традиционный концептуальный анализ надо реформировать. Надо оставить поверхность обыденного словоупотребления, на которой плавал Остин и многие другие аналитики, прежде всего оксфордской школы, и обратиться к глубинным концептуальным схемам, формируемым нашими базовыми естественными убеждениями вроде веры в причинность, в существование внешнего мира и других сознаний. Мы должны прояснять эти убеждения и отношение между ними. Реализация этого проекта может содействовать решению многих онтологических ребусов



ФК: Я знаю, что Вы готовите к публикацию книгу «Сознания и вещи». Раскроете ее замысел?

ВВВ: Это подробное и довольно техническое (в сравнении с другими моими работами) разъяснение тех идей, которые были изложены в пятой главе «Трудной проблемы сознания». Контекст новой книги, правда, другой — скорее онтологический. Книга по большей части была написана еще два года назад, и с тех пор я шлифовал ее.



ФК: Вы часто говорите о юмовской идее переноса прошлого на будущего. У Бергсона есть замечание, что такой перенос возможен только в случае неодушевленных систем, а с живыми причинность всегда носит ретроспективный характер. Как вы к этому относитесь?

ВВВ: Но разве мы не переносим прошлый опыт на будущее? Важно ведь в первую очередь не то, юмовская это идея или нет, а то, что это правильная идея.



ФК: Но ведь и тут важна не фамилия Бергсона, а суть его возражения, которое он иллюстрирует таким примером: мы можем просчитать положение маятника, но не можем высчитать, какова будет картина, как бы хорошо мы ни знали художника и изображаемый предмет.

ВВВ: Это пример недисциплинированного мышления. Один из критериев качественного философствования — сложность в отыскании контрпримеров. Тут же контрпримеры можно придумать за доли секунды. К примеру, реально невозможно просчитать, как упадут кирпичи, вываленные из самосвала. Точные координаты их падения нереально узнать, пока они не упали. И в другую сторону то же самое. Такое впечатление, что у Бергсона не было опыта общения с художниками. А вот у меня он есть, и большой. И уверяю Вас, что если Вы знаете художника, то сможете довольно точно предсказать, что он напишет. По крайней мере, гораздо точнее, чем положение кирпичей, вываливающихся из самосвала.





ФК: Наш номер про смех. Кто первый приходит Вам на ум в этом контексте из аналитических философов или, может быть, философов Нового времени?

ВВВ: Главный шутник в аналитической философии — Джерри Фодор, иногда смешно. В Новое время — конечно, Юм. У него и правда было хорошее чувство юмора. Недавно Фодор написал книгу о Юме. И в начале этой книги ему удались, возможно, лучшие его шутки.



ФК: Над чем Вы сами смеетесь?

ВВВ: Больше всего смеюсь над некоторыми комментариями в форумах.



ФК: Над чем вы еще не думали?

ВВВ: Над этим вопросом.