Фрагмент из книги: Александр Бикбов. Грамматика порядка: историческая социология понятий, которые меняют нашу реальность (М.: ВШЭ, 2014). Гл. IV.
Политический разрыв по
линии «личности», который противопоставляет консервативные и реформистские
фракции в государственной администрации и социальных науках, не менее ясно
обозначен в философии. Если в 1920-50-е «классовый подход» в форме
диалектического и исторического материализма составляет прямую и доминирующую оппозицию
«идеализму», в свою очередь доминировавшему в русской философии конца
XIX – начала XX вв., то с начала 1960-х внутри официальных
философских институций (Институт философии АН, философский факультет МГУ)
возникает новая позиция, постепенно изменяющая структуру всей дисциплины —
«история философии». На протяжении 1960-80-х, в сосуществовании и конкуренции
на определение предмета философии между историческим материализмом и историей
философии (как прежде всего «западной философии»), последняя превращается в
привилегированную инстанцию собственно философского профессионализма,
тем самым негласно, но оттого не менее явно оттесняя исторический материализм,
с его устаревающими моральными и политическими принципами, в область дилетантизма,
который при этом оснащен неоспоримыми административными гарантиями и
привилегиями.
Легитимность данного направления поначалу обосновывается нуждой в
реферативной работе и компетентной «критике буржуазных теорий» —
подготовительной фазы к участию советских философских инстанций в международных
конгрессах и конференциях. Сектор Института философии, изначально призванный
решать двойственную задачу «идеологической борьбы» и реферативной работы[1],
аккумулирует в новой позиции ранее не обязательную компетентность: владение
одним или несколькими иностранными языками, общая ориентация в пространстве
одновременно философской классики и современных «ревизионистских теорий»,
способность выразить в связном тексте содержательные различия между «западными
теориями»[2].
В легитимном спектре философских позиций растущее направление «история
философии» оказывается, таким образом, наиболее явным результатом политических
реформ. Именно оно является отправной плоскостью для построения «новой»
философии в стенах советских институций. Неудивительно, что от лица того же
исторического материализма, который блокирует разработку общей теории общества
в социологии, в адрес подобных инициатив, балансирующих на тонкой грани между
техническим комментарием к текстам «западной философии» и «дальнейшим развитием»
основ марксисткой ортодоксии, систематически звучат обвинения в «идеализме». В
свою очередь, реформистские позиции, представленные, с одной стороны, новыми
авторами в новых дисциплинах — социологии и психологии, — с другой
стороны, новыми авторами на новой позиции в дисциплинарной структуре философии,
находятся если не всегда в отношениях взаимного признания и открытого
союзничества[3],
то в ситуации политически определенной структурной близости.
Одним из наиболее заметных проявлений этой близости становится перевод ряда
психологических и отчасти социологических смыслов «личности» в возвышенный
теоретический регистр, т.е. работа по приданию понятию окончательной
интеллектуальной, но также социальной ценности. Пик этой работы приходится на
вторую половину 1970-х, когда за пределами официально лицензированного и
полуанонимного оборота исторического материализма «личность» превращается в
предмет публикаций и выступлений «молодых» философов, к тому времени
приобретших не только реноме «настоящих» теоретиков в среде коллег, но и вполне
официальное признание — в т.ч. в виде должностей на кафедрах и в секторах
диалектического и исторического материализма. Впоследствии часто цитируемый
сборник «С чего начинается личность»[4]
представляет собой попытку окончательного закрепления в дисциплинарном
горизонте понятия, соединяющего — на новом уровне и в форме,
облагороженной обращением к «классике западной философии» — элементы
официального политического словаря (в рамках очередного возврата к теме
«всесторонне и гармонически развитой личности») и тематики новых социальных
дисциплин. Так, статья одного из самых известных, одновременно марксистских и
реформистских философов, Эвальда Ильенкова, помещенная в этом сборнике, прямо
отсылает к риторике постановлений съезда КПСС: «Ответ на этот вопрос
непосредственно связан с проблемой формирования в массовом масштабе личности
нового, коммунистического типа, личности целостной, всесторонне, гармонически
развитой, которое стало ныне практической задачей и прямой целью общественных
преобразований в странах социализма»[5].
Однако основное определение «личность» получает в связи с вопросом о
возможности материалистически ориентированной психологии. Как и в более
ранней работе, где «личность» определяется как «гармоническое сочетание»
способностей — в ряду психологических понятий, соединенных с возвышенными
эпитетами: «остроаналитический интеллект, ясное сознание, упорнейшая воля,
завидное воображение и критическое самосознание»[6].
Не менее известный «молодой» философ М.Мамардашвили столь же решительно
размещает понятие «личности» в высших разделах системы философских категорий,
хотя и не возводя его напрямую к психологической систематике, но при этом прямо
реагируя на вызов со стороны психологии. В своем докладе (прочитанном в
Институте психологии) он производит целую серию облагораживающих сближений:
«философия... и личность... [вытекают из особенностей этого] режима, в каком
сложилась наша сознательная жизнь, и в каком она только и может
воспроизводиться»; «понятие свободы имеет прямое отношение к личности»;
«личностное действие» — это действие для которого «нет никаких условных
оснований»; «личностное — это всегда трансцендирующее» и т.д.[7] В данном случае традиционная философская игра
на повышение ценности «чисто» теоретического прочтения понятия также
сопровождается прямыми отсылками к психологическим и социологическим
исследованиям, в которых «личность» и «я» получает эмпирическое определение.
Таким образом, вслед за использованием «личности» в официальной политической риторике конца 1950-х – 1960-х
как маркера реформистской ориентации, в психологии и социологии 1960-70-х как
дисциплинообразующего понятия, во второй половине 1970-х «личность» попадает в
словарь новой философии — этой попытки интеллектуально респектабельного
преодоления политической догматики предшествующего периода и, вместе с тем,
попытки утверждения новых правил философского профессионализма, который
соединяет владение «историей западной философии» с ответом на политический и
интеллектуальный успех психологии и (в меньшей степени) социологии.
О том, что понятие «личности» попадает в зону максимального напряжения
между философским консерватизмом и реформизмом, реактивируя «вечные»
политические оппозиции, свидетельствует один из авторов и инициаторов сборника
«С чего начинается личность», впоследствии отмечающий, что «проблема личности»
размещается «между двумя культурами, настоянными на "коллективизме" и "индивидуализме"»[8]. Однако не менее явно к внутри- и
междисциплинарным напряжениям отсылает базовое противопоставление, которое
присутствует в самих текстах Э.Ильенкова или М.Мамардашвили. В одном из своих
вариантов оно формулируется как прямой вызов историческому материализму,
исходящему из ранее официальной павловской психологии: «Сведение...
проблемы личности к проблеме исследования морфологии мозга и его функций —
это не материализм... а только его неуклюжий эрзац, псевдоматериализм, под
маской которого скрывается физиологический идеализм»[9].
В противовес физиологизму сталинского периода Ильенков определяет «личность»
как продукт социальных связей, реальности sui generis: «Личность... рождается,
возникает (а не проявляется!) в пространстве реального взаимодействия по
меньшей мере, двух индивидов, связанных между собой через вещи и
вещественно-телесные действия с ними»[10].
Характеристика «личности» как «общечеловеческого», в отличие от
узкосоциального также составляет пункт согласия обоих авторов: «Мы употребляем
понятие личности только для того, что составляет в человеке нечто
субстанциальное, принадлежащее к человеческому роду, а не к возможностям
воспитания, культур и нравов»[11]; «Личность
есть единичное выражение той по необходимости ограниченной совокупности...
отношений (не всех), которыми она непосредственно связана с другими (с
некоторыми, а не со всеми) индивидами — "органами" этого
коллективного "тела", тела рода человеческого»[12].
Следует принимать в расчет, что критика неизменной сущности человека в раннем
тексте К.Маркса[13]
используется в 1970-е как базовая самохарактеристика официального советского
марксизма, который «отверг отвлечённую, внеисторическую трактовку "природы
человека"... и утвердил её научное конкретно-историческое понимание»[14].
Таким образом, отсылка новых философов к «человеческому роду» также является
вызовом или, по меньшей мере, поводом для подозрений в ситуации политически
однозначного приговора «родовой сущности человека» с позиций «классового
подхода».
Наконец, еще одной отличительной чертой новой философской позиции
становится теоретическое обоснование автономии «личности», изоморфное той
контекстуальной автономизации «потребления» и «личности», которое ранее
происходит в официальной политической риторике и социальных науках. За рамками
базовой для позднесоветской философии методологической оппозиции гегельянства и
кантианства, авторы сходятся в понимании «личности» и «личного» как
самоотнесения. В одном случае это автономия, обеспеченная (скорее гегельянски) новым
социальным порядком: «Подлинная личность, утверждающая себя со всей присущей ей
энергией и волей, и становится возможной лишь там... где возникают и утверждают
себя новые формы отношений человека к человеку, человека к самому себе»[15].
В другом это моральная автономия, близкая к кантовской свободной причинности:
«Самые большие проблемы, перед которыми стоит человек — это те загадки,
которые он сам-собой-себе-задан... Личностным вопросом является прежде всего
тот, который адресует к себе человек»[16].
Даже в статье «Личность» из Философской энциклопедии содержится прямое
утверждение автономии: «Выполняя множество различных ролей и
принадлежа одновременно к различным группам, Л[ичность] не растворяется ни в
одной из них, но сохраняет известную автономию»[17].
Подобные «субстанциалистские» положения и способы выражения невообразимы в ряду
вариантов, официально допущенных к публичному озвучению в 1930-е или 1950-е.
Между тем, далекие от единичных попытки подобным образом продолжить
политические реформы в философском выражении свидетельствует не только об
изменившейся к 1970-м официальной политической линии, но и о завершении
того — несомненно более существенного со структурной точки зрения —
процесса, который приводит к окончательному превращению всех академических
ученых в государственных служащих (наделенных целым рядом символических
привилегий) и одновременно — к обособлению внутри этого нераздельно
политического и научного пространства новых позиций, через тематику «личности»
выражающих свою претензию на существенную символическую автономию.
В определении «личности» через обращенность «к себе» завершается работа по
ее выведению из четкой обусловленности «коллективом» — от лица той же
официально лицензированной философии, которой она была приговорена к
«подчинению коллективу» в 1930-е. В конце 1970-х, в противовес теме
«подчинения», пунктом схождения новых философских определений «личности»
становится «свобода»[18]. Один из
решающих эффектов такой тематизации состоит в том, что «личность» локализуется
в распахнутом и экспансивном горизонте, который принципиально не сводится к
коллективу или социальному классу. Это проявляется в разнообразии тематических
контекстов, в частности, в теме «расширения»: «Личность не только возникает, но
и сохраняет себя лишь в постоянном расширении своей активности, в расширении
сферы своих взаимоотношений с другими людьми и вещами»[19].
Или в теме «искусственности и безосновности в природном смысле слова феномена
человека»[20].
Повторный перенос тем субстанциальности, необусловленности и т.п. из горизонта
западно-европейской философии в советскую предстает «естественным» шагом в
попытках «молодых философов» сконструировать профессиональные дисциплинарные
образцы. Но этот же «естественный» для внутридисциплинарного состязания шаг не
утрачивает хотя и интеллектуально переформулированной, но вполне осязаемой
связи с ходом политической игры: утверждение автономной личности противостоит
как официальному историческому материализму, так и консервативной политической
риторике, которые сохраняют доктринальное преимущество в административной
конъюнктуре «зрелого социализма».
На фоне официально закрепленного компромисса между политически полярными
смыслами «личности» — автономной «личности» и «личности» как продукта
«коммунистического воспитания» — не кажется удивительной та важность,
которую придают в открытых публикациях и кухонных спорах коллизии «поглощение
личности коллективом:интересы личности». В конечном счете, в официально
одобренной Философской энциклопедии «гармонические отношения между личностью и
обществом» результируются в формуле: «При коммунизме
Л[ичность] становится целью общественного развития»[21].
В этой коллизии находит выражение позиция умеренного культурного либерализма, с
которой выступают философы, историки и социологи, так или иначе тяготеющие к
неокантианству (порой соединенному с маскируемой религиозностью), чьи
требования большей культурной автономии являются эвфемизированным призывом к
продолжению реформ. Один из тех, кто активно продвигал тематику «личности» в
психологии и социологии 60-х, В.Ольшанский, в конце 90-х резюмировал смысл
этого продвижения в контексте исторического — и даже эпического —
«противостояния двух систем»: социализма и либерализма[22]. Надо признать, взгляд
вполне согласующийся с официальной позицией КНР в 1960-е.
Таким образом, понятие «личности» оказывается ставкой не только в борьбе
внутринаучных фракций, но и, более широко, в борьбе между двумя фракциями господствующих
классов советского режима: официальной государственной администрацией, где в
1970-е победа остается за умеренными консерваторами, и производителями
доминирующей (в советском случае, официальной) культуры — философами,
учеными, писателями, усматривающими в излишнем согласии с «административной
системой» и «массовыми запросами» угрозу собственной профессиональной автономии
и символической власти. В этом смысле, последовательное расширение зон охвата
понятием «личность» обозначает не только мягкую доктринальную революцию, но и
структурный сдвиг от аскетически-мобилизационных схем социального порядка
(включая организацию профессиональных научных сред) к компромиссной форме
обуржуазивающегося социализма, в котором культурные производители приобретают все
большую профессиональную независимость и со все большим успехом реализуют
ставки, характерные для системы разделенного и заново интегрированного
символического труда, в пределе порождающей первичные формы интеллектуального
рынка.
[1] Записка директора ИФ АН СССР
П.Н. Федосеева «Об организации научно-реферативной работы по современной
зарубежной философии и социологии», 10 июня 1957// Социология и власть
1953-1968 /Под ред. Л.Н. Москвичева. Сб. 1. М.: Academia, 1997.
С. 36. Подробнее об этом см. в следующем разделе книги.
[2] О том, что эти навыки приобретают
статус желательных и даже необходимых в новой политической конъюнктуре,
свидетельствует реалистичное признание из той же записки: «Философских кадров,
владеющих иностранными языками, у нас крайне мало, выписываемая из-за границы
иностранная литература изучается недостаточно…» (там же, с. 36).
[3] Так, в рамках философского
факультета еще в конце 1950-х один из неформальных студенческих «клубов»
объединял Зиновьева, Щедровицкого, Мамардашвили, Швырева и впоследствии
социолога Грушина (Грушин Б.А. Горький вкус невостребованности//
Российская социология 60-х годов в воспоминаниях и документах /Под ред.
Г.С. Батыгина. СПб.: Издательство РХГИ, 1999. С. 207). Официальный
семинар сектора теории в Институте конкретных социальных исследований в конце
1960-х, который был продолжен как неофициальный с начала 1970-х, наряду с
социологами посещали философы Мамардашвили, Пятигорский и Щедровицкий, историки
и филологи Аверинцев, Гуревич, Баткин, Иванов (Левада Ю.А. «Научная
жизнь — была семинарская жизнь»// Российская социология 60-х, с. 85,
93).
[4] С чего начинается личность? /Под
ред.Р.И. Косолапова.М.: Политиздат, 1979. 2-е издание — 1984.
[5] Ильенков Э.В. Так что же
такое личность?// С чего начинается личность, цит. соч.
[6] Ильенков Э.В. Становление
личности: к итогам научного эксперимента// Коммунист, № 2, 1977.
С. 71. На психологический генезис исходных понятий указывает сам автор,
когда воспроизводит их в составе «всей совокупности высших психических функций
(сознания, воли, интеллекта), увязанной в единство личности» (там же,
с. 78).
[7] Мамардашвили М.К. Философия и
личность (Выступление на Методологическом семинаре сектора философских проблем
психологии Института психологии РАН 3 марта 1977 г .)//
Человек, № 5, 1994. Часть этих сближений вполне совпадает с выдвинутыми
Э.Ильенковым утверждениями, например, «личность и есть лишь там, где есть
свобода» (Ильенков Э.В. Так что же такое личность, цит. соч.,
с. 357).
[8] Толстых В.И. Ильенков —
формула личности// Драма советской философии. Эвальд Васильевич Ильенков
(книга-диалог). М.: ИФРАН, 1997. С. 114.
[9] Ильенков Э.В. Так что же
такое личность, цит. соч., с. 326. В тексте присутствует и прямая
критика павловского подхода (с. 350).
[10] Там же, с. 345.
[11] Мамардашвили М.К.
Философия и личность, цит. соч.
[12] Ильенков Э.В.
Так что же такое личность, цит. соч., с. 330.
[13] Маркс К.
Экономическо-философские рукописи 1844 года// Маркс К., Энгельс Ф.
Сочинения. Т. 3. С. 3.
[14] Статья
«Гуманизм» из 2-го издания Большой Советской энциклопедии.
[15] Ильенков Э.В.
Так что же такое личность, цит. соч., с. 355.
[16] Мамардашвили М.К.
Философия и личность, цит. соч.
[17] Личность// Философская
энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 1970. Т 3.
[18] Образцы
суждений из работ Э.Ильенкова и М.Мамардашивили см. выше.
[19] Ильенков Э.В.
Так что же такое личность, цит. соч., с. 357.
[20] Мамардашвили М.К.
Философия и личность, цит. соч.
[21] Личность// Философская
энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 1970. Т 3.
[22] Ольшанский
В. Личность в российской социологии, цит. соч.
Комментариев нет:
Отправить комментарий